Diomedea albatrus
Я вернулся из горячей и пыльной Москвы, убежав от её не смолкающего ни на мгновение
шума, в котором можно услышать всё, что угодно.. от вибрирующего бетона, от человеческой
реки на улицах, в которой различимы и мои собственные призраки. Вернулся к ещё только
поспевшей предгрозовой сирени, разом бросившись в её благоухающе-холодный обморок, к ещё
живым одуванчикам, вовсю цветущим ландышам, ломкому чистотелу, понарошку обжигающему
своим слепяще оранжевым молочком... В неподвижное время, словно подпёртое огромной
плотиной, когда только ветер треплет невидимый флаг над бескрайней водой, а все перемены
сезонно-условны - театр с вращающейся сценой и хорошо знакомыми декорациями.
Вернулся уже давно, в начале прошлой недели, но на этот раз - в совершенно другое время.
Ощущение внутреннего перелома не покидает все эти дни. Неужели, наконец, удалось избыть
ту молчаливую покорность всему случившемуся и предстоящему, что неудержимо расплывалась
во мне кровавым пятном на неумелой, кое-как сделанной перевязке? Последние два или три
года. Неужели я могу снова обрести мотивацию для всего дальнейшего существования?
Мотивация - ужасная вещь. Тем, что всё высшее, во что ты веришь и вокруг чего выстраиваешь
всю жизнь, может обвиться вокруг одного-единственного человека на всей Земле - и потерять
смысл вне его теплой реальности, вне сферы ваших невидимых соприкасаний, кружащих
голову слов, которые придуманы вами и теперь только ваши и больше ничьи. И когда вдруг
перестаёшь слышать эти слова - это такое недоумение, глупое и горестное одновременно..
почему-то думаешь о собаке или коте, которых в недобрый час выгнали из дома.
Но сами они не предадут никогда. Вот что меня утешает в этой жизни как, может, ничто
другое. Вот это действительно такой стальной стержень, вокруг которого можно выстроить
всё, что хочешь. Но только время ещё должно быть поступательным, не колесом.
Если бы только мне сейчас удалось спрыгнуть с этого колеса совсем...
шума, в котором можно услышать всё, что угодно.. от вибрирующего бетона, от человеческой
реки на улицах, в которой различимы и мои собственные призраки. Вернулся к ещё только
поспевшей предгрозовой сирени, разом бросившись в её благоухающе-холодный обморок, к ещё
живым одуванчикам, вовсю цветущим ландышам, ломкому чистотелу, понарошку обжигающему
своим слепяще оранжевым молочком... В неподвижное время, словно подпёртое огромной
плотиной, когда только ветер треплет невидимый флаг над бескрайней водой, а все перемены
сезонно-условны - театр с вращающейся сценой и хорошо знакомыми декорациями.
Вернулся уже давно, в начале прошлой недели, но на этот раз - в совершенно другое время.
Ощущение внутреннего перелома не покидает все эти дни. Неужели, наконец, удалось избыть
ту молчаливую покорность всему случившемуся и предстоящему, что неудержимо расплывалась
во мне кровавым пятном на неумелой, кое-как сделанной перевязке? Последние два или три
года. Неужели я могу снова обрести мотивацию для всего дальнейшего существования?
Мотивация - ужасная вещь. Тем, что всё высшее, во что ты веришь и вокруг чего выстраиваешь
всю жизнь, может обвиться вокруг одного-единственного человека на всей Земле - и потерять
смысл вне его теплой реальности, вне сферы ваших невидимых соприкасаний, кружащих
голову слов, которые придуманы вами и теперь только ваши и больше ничьи. И когда вдруг
перестаёшь слышать эти слова - это такое недоумение, глупое и горестное одновременно..
почему-то думаешь о собаке или коте, которых в недобрый час выгнали из дома.
Но сами они не предадут никогда. Вот что меня утешает в этой жизни как, может, ничто
другое. Вот это действительно такой стальной стержень, вокруг которого можно выстроить
всё, что хочешь. Но только время ещё должно быть поступательным, не колесом.
Если бы только мне сейчас удалось спрыгнуть с этого колеса совсем...
Время иногда кажется колесом, но на самом деле оно не колесо, а спираль. Постепенно, оборот за оборотом, продвигаешься вперёд - или поднимаешься ввысь.
Появляйся чаще!
вектора на карусель сезонов. А для поступательности нужны поступки
Так что дело за малым.
А разрыв пережить можно, и я пережил. Боюсь лишь одного - бесчувственности,
анестезии. Когда уже весь превращаешься в сплошной рубец, в соединительную
ткань. Но, кажется, снова жив